Речь Адольфа Гитлера на открытии третьей кампании зимней помощи в берлинском дворце спорта 3 октября 1941 года |
| Мои немецкие соотечественники и соотечественницы!
Если я сегодня после долгих месяцев снова обращаюсь к вам, то не для того, чтобы отчитаться перед теми государственными деятелями, которые недавно удивлялись моему молчанию. Потомки когда-нибудь смогут взвесить и определить, что в течение этих трех с половиной месяцев было важнее: речи господина Черчилля или мои действия. Сегодня я пришёл сюда, чтобы, как всегда, сказать несколько слов, посвящённых зимней кампании по оказанию помощи фронту. Однако сегодня появление здесь далось мне нелегко, потому что в эти часы на нашем Восточном фронте начинается новая операция, представляющая собой громадное событие. Уже 48 часов она разворачивается в гигантских масштабах! С ее помощью мы разгромим противника на Востоке. Я обращаюсь к вам от имени миллионов тех, кто в этот момент сражается, чтобы попросить вас, нашу немецкую Родину, в дополнение ко всем лишениям и в этом году взять на себя помощь фронту. С 22 июня идёт неистовая борьба, которая имеет поистине решающее значение для всего мира. Размеры и последствия этого события станут ясны только потомкам. Они осознают его, как поворотный пункт, с которого началось новое время. Однако я не желал и этой борьбы. С января 1933 года, когда провидение ниспослало мне руководство империей, только одна цель была у меня перед глазами, цель, которая в основном была намечена в программе нашей национал-социалистической партии. Я никогда не предавал эту цель и никогда не отступал от моей программы. Я старался тогда содействовать внутреннему возрождению народа, который, по своей вине проиграв войну, оказался в глубочайшей за всю свою историю пропасти: – это сама по себе гигантская задача! Я взял ее на себя в тот момент, когда все другие либо не справились с ней, либо перестали верить в возможность осуществления этой программы. То, что мы за эти годы создали мирным трудом, уникально. Поэтому для меня и моих сотрудников часто оскорбительно иметь дело с теми демократическими ничтожествами, которые не в состоянии предъявить ни одного настоящего большого достижения, воплощённого ими в жизнь. Эта война не нужна ни мне, ни моим сотрудникам для того, чтобы с ее помощью увековечить наши имена. Их увековечат наши мирные достижения, и увековечат достаточно. И кроме того: мы не пришли к концу нашего созидательного труда, наоборот, в некоторых областях мы были в самом начале. Так в труднейших условиях удалось осуществить внутреннее оздоровление народа. Как ни говори, в Германии нужно прокормить 140 человек на один кв. километр. Остальному миру в этом отношении легче. Но несмотря ни на что, мы решили свои проблемы, в то время как остальной демократический мир потерпел неудачу как раз при их решении. Мы ставили перед собой следующие цели: Так, мои соотечественники, с самого начала звучала наша внешняя программа, которая изначально определила необходимые действия. Это, однако, ни в коем случае не означает, что мы когда бы то ни было стремились к войне. Непременным было только одно: мы ни при каких обстоятельствах не откажемся от восстановления немецкой свободы, и таким образом от предпосылки национального немецкого подъёма. Исходя из этих соображений, я сделал миру множество предложений. Мне не нужно их здесь повторять – это обеспечивает ежедневная публицистическая деятельность моих сотрудников. Сколько бы мирных предложений я ни сделал этому миру – предложений о разоружении, о мирном введении разумного экономического порядка и т.д. – они все были отклонены, и отклонены в основном теми, кто, скорее всего, не верил, что сможет с помощью мирного труда справиться с собственными задачами или, точнее сказать, удержать руль собственного режима. Несмотря на это нам постепенно удалось за годы мирного труда не только провести в жизнь большие внутригосударственные реформы, но и добиться объединения немецкой нации, создать Великую немецкую империю, вернуть миллионы немецких соотечественников на их собственную родину, усилив ими, как фактором политической мощи, немецкий народ. В это же время мне удалось приобрести ряд союзников, в первую очередь – Италию, с главой которой меня связывает тесная личная дружба. И наши отношения с Японией становятся все лучше. Кроме того, целый ряд народов и стран Европы ещё с прежних времён относятся к нам по-дружески и с постоянной симпатией, прежде всего, Венгрия и некоторые северные государства. К этим народам присоединились и другие, однако, к сожалению, не тот народ, за который я больше всего в моей жизни боролся, а именно – британский. Конечно, английский народ в своей массе не может нести за это ответственность. Нет: но это те немногие, кто в своей упорной ненависти и сумасбродстве саботирует любую попытку такого понимания, поддерживаемые тем интернациональным врагом мира, которого мы все знаем – интернациональным еврейством. Так, к сожалению, не удалось установить между Великобританией, и прежде всего, между английским народом и Германией такую связь, на которую я всегда надеялся. Поэтому наступил день, точно как в 1914 г., когда нужно было принять твёрдое решение. Я не побоялся и этого. Потому, что я был уверен в одном: Если нам не удалось добиться дружбы с Англией, то пусть ее враждебность настигнет Германию в тот момент, когда я сам ещё стою у руководства империей. Если благодаря моим действиям и моим желаниям пойти навстречу не удалось достичь дружбы с Англией, то тогда это невозможно и в будущем; Тогда не остаётся ничего, кроме борьбы, и я только благодарен судьбе за то, что этой борьбой могу руководить я сам. Я твердо убеждён в том, что с этими людьми действительно не может быть никакого понимания. Это сумасшедшие глупцы, люди, которые уже в течение 10 лет не знают других слов, кроме как: «Мы снова хотим войны с Германией!» Все эти годы, пока я прилагал усилия в любых обстоятельствах наладить взаимопонимание, господин Черчилль восклицал только одно: «Я хочу войну!» Теперь он ее имеет! И все его подстрекатели, которые не могли выдумать ничего другого, кроме того, что это будет «прелестная война», которые тогда, 1 сентября 1939 года, поздравляли друг друга с пришедшей прелестной войной. – Между делом они, наверное, уже научились несколько иначе думать об этой прелестной войне! И если им ещё не пришло в голову, что для Англии эта война не будет развлечением, то достаточно скоро они это заметят, это так же очевидно как то, что я стою здесь! Эти подстрекатели войны – не только в Старом, но и в Новом Свете – сумели прежде всего выдвинуть вперёд Польшу. Хитро убедили ее в том, что, во-первых, Германия – совсем не то, чем она притворяется, а во-вторых, в гарантиях того, что она получит необходимую помощь в любом случае. Это было то время, когда Англия ещё не стояла с протянутой рукой, прося помощи у остального мира, а сама щедро обещала помощь каждому. С тех пор все значительно изменилось. Теперь мы больше не слышим о том, чтобы Англия втягивала в войну какое-то государство с обещанием ему помогать, теперь Англия сама умоляет весь мир помочь ей в ее войне. Именно Польше я сделал тогда предложения, о которых сегодня, после того, как против нашей воли события приняли совсем иной оборот, должен сказать: только провидение помешало ей тогда принять это моё предложение. Польша точно знала, почему этого не могло быть, а сегодня и я, и мы все знаем это. Этот заговор демократов, евреев и масонов два года назад толкнул на войну для начала Европу. Оружие должно было все решить. С того момента ведётся война между правдой и ложью, и, как всегда, и эта борьба в конце концов победоносно завершится в пользу правды. Другими словами: что бы ни врали вместе взятые британская пропаганда, международное еврейство и его демократические пособники, они не смогут изменить исторический факт. А исторический факт – это то, что не какие-то государства завоевали Берлин, что не они продвинулись на Запад или Восток, историческая правда состоит в том, что вот уже два года, как Германия низвергает одного противника за другим. Я этого совершенно не хотел. После первого же столкновения я снова подал им руку. Я сам был солдатом и знаю, как тяжело достаются победы, сколько связано с этим крови и нищеты, лишений и жертв. Мою руку оттолкнули ещё резче, и с тех пор мы увидели, что любое мирное предложение с моей стороны тут же было интерпретировано Черчиллем и его сторонниками перед обманутыми народами как доказательство немецкой слабости. Якобы это доказательство того, что мы не в состоянии больше бороться и стоим накануне капитуляции. И я отказался от таких попыток. Тяжёлым путём пришёл я к следующему убеждению: Наконец должно быть завоёвано абсолютно ясное решение, решение всемирно-исторического значения на сто лет вперёд! Всегда стремясь ограничить разрастание войны, я решился в 1939 году на то, что прежде всего вы, мои старые партийные соратники, понимаете с трудом, на то, что, могло бы быть воспринято почти унижением человеческого достоинства: я послал тогда своего министра в Москву. Это было тяжелейшим преодолением моих чувств, но в моменты, когда речь идёт о благополучии миллионов, чувства решать не могут. Я пробовал добиться взаимопонимания. Вы сами прекрасно знаете, как честно и неуклонно я выполнял свои обязательства. Ни в нашей прессе, ни на наших собраниях не было произнесено ни одного слова против России или большевизма. К сожалению, другая сторона с самого начала этого не придерживалась. Следствием этих договорённостей стало предательство, которое ликвидировало прежде всего весь европейский северо-восток. Что для нас тогда означало быть молчаливыми свидетелями того, как задушили маленький финский народ, это все вы сами знаете. Однако я молчал. Каким ударом стал для нас наконец захват балтийских государств, может постигнуть только тот, кто знает немецкую историю, и знает, что нет там ни одного квадратного километра, который не был бы однажды приобщён к человеческой культуре и цивилизации немецкими первопроходцами. Я молчал и по этому поводу. Лишь тогда, когда от недели к неделе я все сильнее стал ощущать, что Советская Россия уже видит тот час, когда она выступит против нас, когда неожиданно в Восточной Пруссии собрались 22 советские дивизии, в то время, как наших там было от силы три, когда я постепенно стал получать информацию о том, что на нашей границе возникает аэродром за аэродромом, когда через всю гигантскую Советскую империю сюда начала катиться дивизия за дивизией, вот тогда я почувствовал себя обязанным принять меры со своей стороны. Потому, что история не признает извинений за недосмотр, извинений, которые состоят в том, что задним числом объясняют: я это не заметил, или я в это не поверил. Стоя во главе немецкой империи, я чувствую себя ответственным за весь немецкий народ, за его существование, за его настоящее и, насколько это возможно, за его будущее. Поэтому я был вынужден принять защитные меры. Они были чисто оборонительного характера. Все же, в августе и сентябре прошлого года нам пришлось сознаться в том, что мы не можем вести на Западе войну с Англией, в которой прежде всего была бы задействована вся немецкая военная авиация, потому что за нашей спиной стояло государство, с каждым днем все более готовое к тому, чтобы напасть на нас в такой ситуации. Но как далеко, однако, зашли эти приготовления, об этом в полной мере мы узнали только сейчас. В тот момент я хотел ещё раз прояснить ситуацию и поэтому пригласил Молотова в Берлин. Он поставил передо мной известные вам четыре условия. Первое: Германия должна окончательно согласиться с тем, что Финляндия ликвидируется как государство, поскольку Советский Союз снова почувствовал угрозу с ее стороны. Мне не оставалось ничего, кроме как ответить отказом. Второй вопрос касался Румынии. Он заключался в том, будут ли немецкие гарантии защищать Румынию также от Советского Союза. И здесь я должен был держаться данного мной когда-то слова. Я не жалею об этом, потому что в Румынии, в генерале Антонеску я нашёл человека чести, который со своей стороны твердо придерживался данного слова. Третий вопрос касался Болгарии. Молотов требовал права для Советского Союза разместить свои гарнизоны в Болгарии и таким образом гарантировать ей свою защиту. Что это значит, мы уже прекрасно поняли на примере Эстонии, Литвы и Латвии. Я мог в этом случае сослаться на то, что такая гарантия должна быть обусловлена желанием гарантируемого. Мне о таком желании не было ничего известно, я должен был сначала навести справки и обсудить это со своими союзниками. Четвёртый вопрос касался Дарданелл. Россия требовала разместить там опорные пункты. Если сейчас Молотов будет это отрицать, я не удивлюсь. Если завтра или послезавтра его не будет в Москве, вероятно он тоже будет отрицать, что его там нет. Однако он поставил эти условия, и я их отклонил. Я должен был их отклонить, и одновременно мне стало ясно, что пришло время величайшей осторожности. С этого момента я стал тщательно наблюдать за Советской Россией. Каждая дивизия, обнаруженная нами, аккуратно регистрировалась, и в ответ на это принимались меры предосторожности. Уже в мае ситуация сгустилась так, что не осталось никаких сомнений по поводу того, что Россия собиралась при первой же возможности напасть на нас. К концу мая такие моменты участились настолько, что уже невозможно было отогнать от себя мысль об угрозе борьбы не на жизнь, а на смерть. Я должен был тогда все время молчать, и сохранять это молчание было мне вдвойне тяжело. Не так тяжело по отношению к Родине, поскольку она, в конце концов, должна была понять, что есть моменты, когда нельзя говорить без того, чтобы не подвергнуть опасности целую нацию. Гораздо тяжелее давалось мне молчание по отношению к моим солдатам, которые, дивизия к дивизии, стояли на восточной границе империи и, тем не менее, никто не знал, что затевается, никто не имел ни малейшего понятия о том, как изменилось положение в действительности, и что им, возможно, придётся выступить в тяжёлый, даже в наитяжелейший военный поход всех времён. Именно из-за них мне приходилось молчать, потому что, пророни я хоть одно слово, это ни в коей мере не изменило бы решения Сталина, зато внезапность, которая осталась моим последним оружием, была бы потеряна. И любое такое заявление, любой намёк стоил бы жизни сотен тысяч наших товарищей. Поэтому я молчал даже в тот момент, когда окончательно принял для себя решение самому сделать первый шаг. Если я вижу, что мой противник вскинул ружье, я не буду ждать, пока он нажмёт на курок, а лучше сделаю это первым. Это было, сейчас я могу об этом сказать, тяжелейшим решением всей моей жизни. Такой шаг открывает дверь, за которой таится неизвестность, и только потомки будут знать точно, как это началось и что произошло. Можно только заручиться своей совестью, верой в свой народ и в созданную своими руками военную мощь, и, наконец, – то, что я раньше часто говорил – просить господа Бога благословить того, кто хочет и готов свято и жертвенно бороться за свое существование. Утром 22 июня началась эта величайшая в мировой истории битва. С тех пор прошло чуть больше трех с половиной месяцев, и я могу сегодня сделать следующее заключение: С того момента все шло по плану. Даже в том случае, если одиночному солдату или целой части приходилось столкнуться с неожиданностями, – все это время руководство ни на секунду не теряло контроль над ситуацией. Напротив, до сегодняшнего дня каждая акция протекала так же согласно плану, как когда-то на востоке против Польши, затем против Норвегии и, наконец, против Запада и на Балканах. И вот что еще я должен заявить: мы не ошиблись ни в правильности наших планов, ни в исторически неповторимом мужестве немецких солдат, – наконец, мы не ошиблись и в качестве нашего оружия! Мы не были разочарованы функционированием всей организации нашего фронта и покорения огромных внутренних пространств, и мы не обманулись в нашей Родине. Однако в чем-то мы обманулись: мы не имели ни малейшего понятия о том, насколько гигантской была подготовка противника к нападению на Германию и Европу, о том, как невероятно велика была опасность, о том, что в этот раз мы были на волосок от уничтожения не только Германии, но и всей Европы. Сегодня я могу об этом сказать. Я впервые говорю об этом, потому что сегодня уже могу сказать, что противник сломлен и никогда больше не оправится. Там была сколочена такая сила, направленная против Европы, о которой, к сожалению, большинство не имело никакого представления, а многие не догадываются и по сей день. Это было бы вторым нашествием монголов под руководством нового Чингиз-хана. Тому, что эта опасность отведена, мы благодарны прежде всего мужеству, выносливости и жертвенности наших немецких солдат и тех, кто пошёл на жертвы, маршируя с нами. Потому, что впервые на нашем континенте произошло что-то вроде пробуждения Европы. На Севере борется Финляндия – настоящий народ-герой. Он зачастую остаётся в одиночестве на своих широких просторах, надеясь только на свою силу, на свое мужество, героизм и упорство. На Юге борется Румыния. Невероятно быстро оправилась она под руководством храброго и решительного человека после тяжелейшего кризиса, который только мог поразить какую-либо страну и народ. Между ними – огромное пространство театра военных действий, от Белого моря до Чёрного. И на этом пространстве сражаются наши немецкие солдаты, и в их рядах, с ними вместе итальянцы, финны, венгры, румыны, словаки. Уже подходят хорваты, выступают в поход испанцы. Бельгийцы, голландцы, датчане, норвежцы, даже французы либо уже собираются на фронт, либо скоро будут собираться. Ход этих уникальных событий в основном уже вам известен. В наступление пошли три немецких группы войск. Одна должна была прорваться в центр. Цель одного из двух флангов была атаковать Ленинград, другого – оккупировать Украину. И в основном эти первые задачи были решены. Если противники во время этих сокрушительных, невиданных в мировой истории битв часто говорили: «Почему ничего не происходит?» – на самом деле все время что-то происходило. Именно потому, что что-то происходило, мы и не могли говорить. Если бы я сегодня должен был бы стать английским премьер-министром, я бы тоже при таких обстоятельствах постоянно что-нибудь говорил бы – потому, что там ничего не происходит. В этом и заключается разница! Мои соотечественники, я должен сегодня, здесь, перед всем немецким народом это сказать: часто было просто невозможно что-либо говорить: – не потому, что не хотелось воздать по достоинству непрекращающимся громадным успехам наших солдат, а потому, что мы не имели права заранее оповещать противника о ситуациях, о которых он, благодаря убожеству своей разведывательной службы, узнавал иногда днями, а иногда неделями позже. Потому, что – я уже опубликовал это в сводке вермахта –: сводки вермахта это правдивые сводки. Если какой-нибудь британский газетный олух заявляет, что это должно быть сначала подтверждено: сводки вермахта до сегодняшнего дня были достаточно подтверждены! Нет никаких сомнений в том, что в Польше победили мы, а не Польша, хотя британская пресса утверждала иное. Нет сомнений и в том, что в Норвегии победили мы, а не англичане. Нет сомнений, что Германия победила Францию, а не наоборот. В конце концов, нет никаких сомнений в том, что в Бельгии и Голландии имели успех мы, а не англичане. И нет сомнений в том, что в Греции находимся мы, а не англичане или новозеландцы, и на Крите не они, а мы. Таким образом, сводки немецких вооружённых сил говорят правду. И теперь на Востоке то же самое. По версии англичан в течение трех месяцев мы терпели там поражение за поражением. Но мы стоим в тысяче километров от нашей границы, мы стоим восточней Смоленска, мы стоим у Ленинграда и мы стоим на Чёрном море. Мы стоим у Крыма, а не русские на Рейне. Если до сих пор советские постоянно побеждали, то получается, что они не сумели воспользоваться своими победами, и после каждой победы немедленно отступали на 100 или 200 километров, возможно, чтобы заманить нас вглубь своей территории! В остальном о масштабах этой борьбы говорят цифры Среди вас много тех, кто участвовал ещё в Первой мировой войне, и они знают, что такое брать пленных и одновременно захватывать 100 километров территории. Число советских военнопленных выросло примерно до 2,5 миллионов. Число захваченных или уничтоженных орудий – короче говоря, тех, что находятся у нас в распоряжении – составляет уже 22 тысячи. Число уничтоженных или захваченных, то есть находящихся в нашем распоряжении танков, составляет сейчас более 18 тысяч. Число уничтоженных, разбитых и сбитых самолётов превышает 14,5 тысяч. И позади наших войск лежит уже пространство по площади в два раза большее, чем была немецкая империя в тот момент, когда я получил власть в 1933 г., или в четыре раза большее, чем Англия. Если считать по прямой, то наши солдаты преодолели на сегодня от 800 до 1000 километров. Это по прямой. Если считать в километрах похода, то это часто в полтора или в два раза больше, – на гигантской линии фронта, имея перед собой противника – это я должен сказать, – состоящего не из людей, а из зверей, из чудовищ. Мы уже увидели, что большевизм может сделать из людей. Мы не можем показать Родине картины увиденного. Это самое ужасающее из того, что может выдумать человеческий мозг, – противник, который сражается, с одной стороны, из за звериной кровожадности и с другой стороны, из трусости и страха перед своими комиссарами. Такова страна, с которой после почти 25-летнего большевистского бытия, познакомились наши солдаты И я знаю одно: тот, кто там побывал и в глубине своего сердца оставался немного коммунистом, пусть даже в идеальном смысле, он вернётся излеченным от этого. В этом вы можете быть уверены! «Рай для рабочих и крестьян» я всегда описывал правильно. Когда закончится этот поход, пять или шесть миллионов солдат подтвердят, что я говорил правду. Они будут свидетелями, к которым я тогда смогу обратиться. Они маршировали по улицам этого рая. Они не могли жить в нищих хижинах этого рая, они туда даже не заходили, если не было острой необходимости. Они видели устройство этого рая. Это ничто иное, как одна единственная фабрика по производству оружия за счёт снижения жизненного уровня людей. Фабрика оружия, направленного против Европы! И над этим ужасающим, жестоким, звериным противником с его мощным вооружением наши солдаты одерживали сокрушительные победы. Я не знаю слов, соответствующих их заслугам. Храбрость и мужество, которые они постоянно проявляют, невероятное напряжение – это непредставимо! Неважно, идёт ли речь о танковых дивизиях или моторизованных соединениях, о нашей артиллерии или сапёрах, возьмём ли мы наших лётчиков – истребителей, пикирующих бомбардировщиков или штурмовиков, – подумаем ли мы о военно-морском флоте, о командах подводных лодок, заговорим ли мы, наконец, о наших горных войсках на Севере или о солдатах наших Ваффен-СС: все одинаковы! Но всех их – и это я снова хочу подчеркнуть особо – превосходит в своих успехах немецкий пехотинец, немецкий мушкетёр! Ведь, друзья мои, там есть наши дивизии, которые с весны прошли пешком от двух с половиной до трех тысяч километров, многие дивизии оставили за собой тысячу, и полторы, и две тысячи километров. Это только произнести легко. Я могу сказать только одно: если речь идёт о молниеносной войне, то наши солдаты заслуживают того, чтобы их успехи назвали молниеносными. Потому, что в истории такого ещё не было, чтобы кто-то превзошёл их в продвижении вперёд, в лучшем случае некоторые английские части при отступлении. Были в истории несколько молниеносных отступлений, которые превзошли по скорости эти действия. Но тогда не шла речь о таких больших расстояниях, поскольку с самого начала все происходило вблизи побережья. Я не хочу этим хулить противника; я хочу только воздать немецкому солдату справедливость, которую он заслуживает! Он достиг невозможного! И с ним вместе – все те организации, чьи люди сегодня рабочие и одновременно солдаты. Потому что на этих громадных пространствах сегодня практически каждый – солдат. Каждый рабочий, каждый железнодорожник – солдат. На всей этой территории каждый должен служить с оружием. А это огромная территория! То, что было создано позади линии фронта, в своем роде так же огромно, как и достижения на фронте. Восстановлено более 25 тысяч километров русских железных дорог, более 15 тысяч километров из них перестроено на немецкую колею. Знаете ли вы, мои соотечественники, что это значит? Это значит, что самая длинная железная дорога, когда-то пересекавшая немецкую империю, примерно от Щецина до баварских гор – линия, длиной около 1000 километров – была переделана в пятнадцатикратном размере на немецкую колею… Родина, возможно, ещё не в состоянии оценить, сколько труда и пота это стоило. И за всем этим стоят батальоны рабочей службы, наших организаций, прежде всего, организация Тодта и организаций нашего берлинца Шпеера, и все те, кто им помогает. На службе всего этого гигантского фронта стоит наш Красный Крест, стоят офицеры-врачи, медицинский персонал и сестры Красного Креста. Они все истинно жертвуют собой! А позади этого фронта уже организуется новая администрация, которая должна будет позаботится о том, чтобы, если эта война продлится дольше, извлечь для немецкой Родины и наших союзников пользу из этих огромных пространств. Польза от них будет громадной, и ни у кого не может быть сомнений, что мы сумеем организовать эти территории. Рисуя вам несколькими штрихами картину уникальных достижений наших солдат и всех тех, кто сегодня воюет или работает на Востоке, я хочу также передать Родине благодарность фронта! Благодарность наших солдат за оружие, которое создала Родина, за это превосходное и первоклассное оружие, благодарность за боеприпасы, которые в этот раз, в противоположность Первой мировой войне, поставляются в неограниченном количестве. Сегодня это только проблема транспорта. У нас такие запасы, что в середине этой гигантской войны я могу на большой территории остановить дальнейшее производство оружия, поскольку знаю, что нет уже такого противника, которого мы бы не победили с уже имеющимся количеством боеприпасов. Если вы иногда читаете в газетах что-то о гигантских планах других государств, что они думают сделать, и что они желают начать, и если при этом вы слышите миллиардные суммы, тогда, мои соотечественники, вспомните о том, что я сейчас скажу: 1. Мы тоже ставим на службу нашей борьбы целый континент 2. мы говорим не о капитале, а о рабочей силе, и эту рабочую силу мы используем на сто процентов 3. если мы не говорим об этом, это не значит, что мы ничего не делаем. Я знаю точно, что другие могут всё лучше нас. Они строят несокрушимые танки, они быстрее наших, с более мощной броней, чем наши, их пушки лучше наших и им вообще не нужен бензин. Но в бою пока что их всюду расстреливали мы! И это главное! Они строят чудо-самолёты. Они всегда делают удивительные вещи, невероятные, даже технически невероятные. Но нет у них пока машин, превосходящих наши. И машины, которые у нас сегодня ездят, стреляют или летают – не те машины, которые будут ездить, летать и стрелять в будущем году! Я полагаю, что этого достаточно для каждого немца. Обо всем остальном позаботятся наши изобретатели, наши немецкие рабочие и работницы. За спиной у этого фронта, где идут на жертвы, презирают смерть и не щадят жизни, находится фронт Родины, фронт, образованный городом и деревней. Миллионы немецких крестьян, значительную часть которых составляют старики, подростки и женщины, выполняют свой долг наилучшим образом. Миллионы и миллионы немецких рабочих в непрестанном труде – их достижения поразительны. И над этим всем снова немецкая женщина, немецкая девушка, заменившая миллионы мужчин, ушедших на фронт. Мы действительно можем сказать: впервые в истории в борьбе участвует целый народ – частично на фронте, частично на Родине. Когда я об этом говорю, то, как старый национал-социалист, я вынужден признать: мы узнали две крайности. Одна – это капиталистические государства, которые с помощью лжи и обмана отказывают своим народам в самых естественных человеческих правах, которые заняты исключительно своими финансовыми интересами, ради которых готовы принести в жертву миллионы людей. С другой стороны мы видим коммунистическую крайность, государство, принёсшее невыразимую нищету миллионам и миллионам, и приносит в жертву своей доктрине счастье других людей. Из всего этого на мой взгляд вытекает одно обязательство: стремиться к нашему национальному и социалистическому идеалу больше, чем когда-либо! Потому что одно мы должны осознавать ясно: когда однажды эта война закончится, ее выиграет немецкий солдат, который вышел из крестьянских дворов, с фабрик и т.д., который в общем и целом действительно представляет массу нашего народа. И эту войну выиграет немецкая Родина с миллионами рабочих и работниц, крестьян и крестьянок. Ее выиграют созидающие люди, в конторах и на заводах. Все эти миллионы трудящихся людей, они ее выиграли! И именно на таких людей должно равняться наше государство. Когда закончится эта война, я вернусь с неё ещё более фанатическим национал-социалистом, чем был раньше! Точно так же будет и с теми, которые призваны к руководству; потому что в этом государстве царит не так называемый принцип равенства, как в Советской России, а принцип справедливости. Кто может быть руководителем, в политике ли, в армии или в экономике, тем мы всегда дорожим. Но так же ценен тот, без чьего содействия любое руководство останется бесполезным, всего лишь игрой мысли. И это решающее. Немецкий народ может сегодня гордиться: у него самые лучшие политические руководители, самые лучшие военачальники, самые лучшие инженеры, самые лучшие экономисты и организаторы, но у него и самые лучшие рабочие и самые лучшие крестьяне. Соединить всех этих людей в одно целое – это была когда-то задача, которую мы как национал-социалисты ставили перед собой, задача, которая для нас сегодня яснее, чем когда-либо. Я вернусь с этой войны снова с моей старой партийной программой, выполнение которой кажется мне теперь ещё более важным, чем в первый день. Сознание этого и привело меня сюда сегодня, чтобы коротко выступить перед немецким народом. Ибо в зимней кампании по оказанию помощи фронту содержится ещё одна возможность проявить дух этой общности. Жертвы на фронте не могут быть оплачены ничем! Но и достижения Родины выдержат испытание историей! Необходимо, чтобы солдат на фронте знал, что дома Родина заботиться как только может о его близких и о нем. Он должен это знать, и должно так случится, что когда-нибудь наряду с гигантскими успехами на фронте и Родина примет свои заслуженные почести. Каждый знает, что он должен делать в это время. Каждая женщина, каждый мужчина, – они знают, что от них требуется, и что они обязаны дать. Если вы пройдёте по улице и вас одолеют раздумья – должны ли вы ещё что-то дать, нужно ли это сделать или нет, посмотрите по сторонам: возможно вы встретите кого-то, кто пожертвовал Германии гораздо больше, чем вы. Только тогда, когда весь немецкий народ станет обществом, способным на жертвы, только тогда мы можем надеяться и ожидать того, что и в будущем провидение не оставит нас. Господь Бог ещё никогда не помог ни одному лентяю, он не помогает так же трусам, и ни в коем случае не помогает тому, кто не хочет помочь себе сам. Здесь, по большому счёту действует следующий принцип: Народ, помоги себе сам, тогда и Господь не откажет тебе в своей помощи! |