Если быть абсолютно точным, то ещё несколько десятилетий назад никакой Яянислинны вовсе не было. Был только Петрозаводск, Петроской, или «Заводской», как его также называли олонецкие карелы, – бывший губернский город, столица тогдашнего «царства Гюллинга», захламлённая и одряхлевшая большая русская деревня, в уличный пейзаж которой входили козочка или козлик, равно как и соперничавший с ними в неряшливости бороды русский мужик. Хотя «бразды управления» городом и держал в своих руках финский докторант и бывший доцент Хельсинкского университета, был Петроской тем не менее полностью русским населённым пунктом, невзирая на мелькавшие то тут, то там финноязычные вывески контор и магазинов.

«Национальный герой» Антикайнен не был тогда ещё знаменит. Ничего не было известно и о «Тилту»¹, её наречённый «самцом Тилту» коллега Армас Яйкия² под ласковым прозвищем «Ряйкия (Трещётка)» учился писать красивые стихи для издававшихся в Финляндии коммунистических романтических еженедельников, а петрозаводского радио вовсе ещё не существовало, разве что лишь на бумаге. Доцент Эдвард Гюллинг был ещё в то время у Москвы в фаворе – по крайней мере официально, а коммунистов – да и всех остальных – в то время ещё не расстреливали только за то, что они финны. В кабаках предлагали крепкое пиво по 35 копеек бутылка, а на рынке можно было купить даже рыбу и яйца – ведь в то время была эпоха «НЭПа» и продажа продуктов питания не была преступлением, наказуемым расстрелом…

Растущая городская финноязычная колония состояла тогда из двух-трёх тысяч финноязычных эмигрантов и перебежчиков, включая женщин и младенцев, но, невзирая на свою малочисленность, эта небольшая группа играла значительную роль в жизни города и «республики». В конце концов, сам глава государства, как уже было упомянуто, являлся финским доктором наук, а несколько важных ветвей власти полностью или хотя бы частично находились в руках должностных лиц, родившихся в Финляндии. По крайней мере секретарь областного комитета могущественной и всесильной коммунистической партии носил финскую фамилию Ярвинен³, а его помощником в порядке исключения работал бывший финский преподаватель народной школы и мелкий землевладелец Кому. Сантери Нуортева ещё не умер, он в это время только недавно вышел из тюрьмы, в которую привела его недолгая дипломатическая карьера на службе советской власти, и, вновь обретя популярность в качестве могучего и пузатого комиссара, хлопотал в Петрозаводске, пытаясь упрочить своё положение, представляясь большим католиком, чем Папа Римский, то есть ещё более русским, чем даже русские русификаторы Карелии. Русификация была в то время постоянным поводом для препирательств между тамошними финскими и русскими шишками. Нуортева был в то время самым толстым человеком в Петрозаводске и единственным, кто иногда появлялся на местных званых вечерах в смокинге. В повседневной жизни он предпочитал носить русскую военную форму без знаков различия и разъезжать по служебным делам на автомобиле – поистине примечательная черта для того времени.

Имелись в наличии и другие большие шишки. Финноязычным комиссаром в отделе народного образования был Форстен, супруга которого держала некую лавочку с убойным названием «Агитпропбюро». Сама госпожа Айно с удовольствием говорила по-учёному о «писологии» и «петагогике», но это не имело большого значения – в конце концов мало кто понимал эти слова лучше чем она. Подрывную работу против Финляндии возглавлял некий уроженец Хельсинки Сёдерлунд, тихий человечек, от расположенной неподалёку от улицы Карла Маркса тихой конторы которого тянулась нити далеко вглубь Финляндии, доходя в конце до действующих в нашей стране «нелегальных» и созданных для их прикрытия легальных организаций.

Университета тогда ещё не было, но в финноязычной учительской семинарии обучалась пара сотен карельских и финских студентов, из которых полдюжины преподавателей искренне пытались взрастить просветителей карельского народа на его родном языке. Директором учебного заведения был финский преподаватель народной школы Хейно Раутио, а ближайшим помощником – его коллега Ханнес Пулккинен, эсперантист, пацифист и искренний вегетарианец, который даже в самый сильный голод не согласился бы есть даже рыбу или яйца, не говоря уже о мерзком мясе животных.

«Совпартшколой» руководил Ивар Ласси, сын каспийского шкипера и финский доктор философии, а Ээро Хаапалайнен как раз добился известности, написав «Азбуку рабочего и крестьянина», в которой на букву «J» имелся пример: «Jos juon, niin juovun (Если я пью, то я пьянею)». Его, так же как и бывшего профсоюзного деятеля Германа Саксмана, чаще всего можно было встретить в одном из городских кабаков, на стенах которых обычно красовались два небольших плаката: предупреждающий об опасности сыпного тифа – «Не пейте некипяченую воду!», а под ним – объявление Петрозаводского пивзавода – «Здесь подаётся пиво Карельского пивоваренного завода».

«Красную Карелию» редактировал некто Виртанен⁴, а его однофамилец успешно конкурировал как поэт с Лаури Летонмяки…

Почти в центре города располагался дом, который обычно называли не иначе, как Белым домом, но в нём не жил президент республики, как в одноимённом доме в Вашингтоне. Это здание было тюрьмой, и в ней ожидало своей участи несметное количество карелов, финнов и русских.

Угодивший в неё финн имел время припомнить то, что он знал о более ранней истории города.

Город Петрозаводск был основан в начале 1700-х годов, когда прозванный великим Петр I распорядился основать в этой местности железоделательный завод, который быстро вырос в значительное по меркам того времени ружейное производство. Хроники повествуют, что царь Петр с большим личным интересом следил за развитием завода, и для него на берегу реки Лососинки был построен красивый двухэтажный дворец.

Однако первый период расцвета Яянислинны – или точнее сказать Петровского Завода – был сравнительно коротким. Уже в 1724 году ружейное производство было перенесено на Карельский перешеек, в Сестрорецк, а вместе с ним и всё то, что делало Петрозаводск оживлённым городом. Тем не менее, новый бум начался в 1763 году, когда на месте бывшего Петровского завода с помощью французского капитала был основан железоделательный завод.

В 1777 году Петрозаводск получил права города, после того, как в 1774 году волей Екатерины II здесь был основан крупный пушечный и снарядоделательный завод. В 1782 году здесь разместилось губернское управление.

Однако развитие города застопорилось в 1800-х и в начале 1900-х годов. В 1908 году население города составляло 15 000 человек и даже к 1922-1924 годам оно было лишь немногим больше. Обычный русский городок – или, если угодно, большая деревня – не более и не менее.

Тем не менее, после 1922-1924 годов город сильно разросся. Уже в 1927 году здесь проживало 27 000 жителей, а в последние годы – уже более 60 000.

Финну, прогуливающемуся по нынешним улицам Яянислинны, легко может придти на ум, что история всё-таки в значительной степени повторяется. Подобно тому, как царь Петр, вся деятельность которого направлялась стремлением на Запад, обратил однажды своё внимание на дикую местность к западу от Онежского озера и нашёл там подходящую, по его мнению, базу для своих планов на Скандинавском направлении, так и нынешние хозяева Кремля использовали Петрозаводск в качестве, как они сами выразились, «форпоста против Скандинавии» и «плацдарма большевизма в самой Фенноскандии». В городе был размещён сильный гарнизон, расширено производство военной продукции, построена железная дорога к финской границе, которая использовалась русскими уже в Зимней войне 1939-1940 годов, неподалёку от города сооружён аэродром, а вокруг него выросли целые казарменные городки. Характерным следствием присущей русским подозрительности является то, что жившие или работавшие в городе финны, почти до последнего человека, были либо вывезены в отдалённые исправительные лагеря в глубине России, либо были по большевистскому обыкновению «ликвидированы». Те немногие перебежчики, которые были потребны для пропаганды против Финляндии, находились под строгой охраной, почти как заключённые, и жизнь их, по мнению хозяев, не являлась какой-то особой ценностью…

И даже сейчас город на Онего открывает интересный вид для прибывающего с Запада наблюдателя. Стоящие бок о бок четырёхстенные однокомнатные покосившиеся лачуги с наполовину ушедшими в землю окнами и возвышающиеся посреди них многоэтажные каменные дома дают довольно правдивую картину жизни города в большевистскую эпоху и – одновременно всего большевистского общества в целом. Некоторым образом это наводит на мысли об их любимом стиле пропагандистского плаката: чёрный и ярко-красный без каких-либо цветовых переходов, или, ещё лучше, об их «диалектике», на которой они в последние годы акцентировались в своих журналах и учебниках – о системе противоположностей… Тезис и антитезис видны отчётливо, но синтез отсутствует.

J.R.

Журнал «Hakkapeliitta», № 28, 1944 год